В канун Нового года мы все дружно желаем друг другу счастья, не вдаваясь особо в подробности о том, каким это счастье видим мы, а каким – наши друзья или коллеги. Привычно считать, что счастье одинаково для всех, это некое состояние или пребывание: достиг его – и все, жизнь удалась. О том, что такое счастье в представлении различных культур и народов, мы говорим с Николаем Ссориным-Чайковым, исследователем социальной антропологии из Кембриджа. В уходящем году в Томске Николай представил интересующейся публике книгу «Топография счастья: этнографические карты модерна» – сборник статей, посвященных проблеме изучения этого загадочного феномена.

Cправка «Alma mater»
Николай Ссорин-Чайков, доктор философии (PhD) Стэнфорда, преподаватель Кембриджа, специалист по социальной антропологии, сотрудничает с учеными Томского государственного университета в рамках проекта «Человек в меняющемся мире. Проблемы идентичности и социальной адаптации в истории и современности». Проект реализуется на средства мегагранта в ТГУ. Николай Ссорин-Чайков неоднократно приезжал в Томск, чтобы прочесть лекции по тематике проекта (лекции по теории дара, антропологии постсоциализма и др).

– Действительно, погоня за счастьем, бесконечные пожелания счастья, то есть, успеха в этой погоне, стали навязчивой идеей в современном обществе. Образы счастья мы видим повсеместно. И на волне популярности этой темы невозможно, конечно, обойтись без ее научного осмысления. Так возник междисциплинарный журнал «The Journal of Happiness Studies», появились статистические базы данных, различные исследования. Среди них в глаза бросаются такие вещи, как, например, так называемая «карта счастья» – распределение по странам мира оценок самоощущения и удовлетворенности жизнью.

– На этих картах обычно выходит, что самыми счастливыми являются жители более богатых стран. Получается, счастье – это фактически «то, что ты ешь»?
– Отчасти это так. Сегодняшнее счастье связано с культурой потребления – определенный стиль путешествий, определенный достаток. То есть, да, оно все-таки исчисляется в деньгах. При составлении таких «карт счастья» по умолчанию имеется в виду, что счастье – это универсальная категория, и все стремятся именно к этому счастью. При таком подходе оказывается, что самая счастливая страна – это Соединенные Штаты, а остальные страны и народы можно классифицировать по мере, так сказать, «приближенности».
В книге «Топография счастья» – совершенно иной угол зрения. Каждая статья в сборнике говорит о том, что счастье и его поиск не являются кросс-культурными универсалиями. В проектах «карт счастья» измеряется, скорее, некая общая удовлетворенность жизнью, это совсем другой вопрос.

– А если предположить, что кто-то будет составлять «карту счастья» не в пространстве, а во времени?
– Здесь мы опять же не увидим универсальности. В средние века в разных культурах по-разному, но, так или иначе, счастье было проговорено как счастье в единении с богом. Краеугольным камнем
устройства общества счастье становится с эпохи Просвещения. Исходной точкой является культурная и философская система начала Нового времени. Спиноза, Гоббс, Локк – все они рассуждали о счастье систематически и обстоятельно. И именно после них, в становящейся культуре западного модерна, счастье стало пониматься как нечто мирское, «простое человеческое», а не как экстаз слияния с божеством. Право преследовать счастье как естественное и неотъемлемое право человека было зафиксировано в Декларации независимости США в конце XVIII века.

– Счастье – это то, чего можно достичь? Это некая конечная точка?
– В работах Джона Локка человек есть чистый лист, который творит себя сам, но под влиянием некоего тяготения. Два полюса этого тяготения – страдания и счастье. И, таким образом, Локк определил счастье не через его содержание, а через стремление к нему. Об этом же говорил и другой философ, Томас Гоббс: счастье состоит в непрерывном движении желания от одного объекта к другому. То есть, мы обладаем каким-то предметом, потом перестаем ощущать счастье от обладания – и переход к другому обладанию становится счастьем.
Счастье может быть незаметно: о нем вспоминаешь, когда оно уже ушло, а мы «были счастливы». Идиома счастья классического века – это временнàя категория. Даже само слово «счастье» в некоторых языках (в русском, во французском) лексически связано с понятиями времени («счастье» и «сейчас»).
Однако так же тесно счастье связано и с пространством. У Локка это движение (тяготение) от полюса к полюсу. Сегодня это счастье американской модели, счастье в путешествии, в поездке из дома в магазины и так далее. Счастье – категория, в которой временной аспект постоянно превращается в пространственный. Оно не только мгновенно, но и переменчиво. Гораздо более постоянна карта и пространство поисков.

– Что же такое пространство, или топография, счастья? Где его искать?
– История нашего сборника начинается с одноименной выставки «Топография счастья», которая прошла в 2009 году в Царицыно, куратор Ольга Соснина (она же – и один из авторов данной книги). В данном случае топография счастья – это пространства, которые можно в городе заметить по большому количеству белых платьев невест. Это места, где люди фотографируются в день свадьбы. Выставка была посвящена тому, что мы называем современной индустрией счастья: фотографы, ведущие, сценарии, голуби, места для фотосессий, определенные позы для жениха и невесты. Эти глобальные брэнды, заимствованные в последние годы и Россией, тиражируют нормы того, каким должно быть счастливое социальное пространство и каким образом показывать счастье.
Поиск «американской мечты» в google тоже дает нам очевидно пространственные образы – автомобиль и дом. То есть, счастье связано с освоением пространства: жить в доме, передвигаться в автомобиле. С автомобилем мир оказывается открытым по-новому. Это актуально и для американца, путешествующего по Америке, и для российского туриста, берущего напрокат машину где-нибудь на отдыхе. Органично в топографию счастья вписывается так называемый Орегонский тракт – старейшая из американских дорог. Путь, сыгравший огромную роль в освоении Дикого Запада, стал фактически дорогой к обретению счастья через достаток и самореализацию.

– Какие варианты топографии счастья можно найти в российской (или советской) традиции?
– Несколько глав в сборнике посвящены топосам территории России. Большая советская энциклопедия определяет счастье через постоянное стремление к лучшему будущему. Но если для Локка важно было следовать своим желаниям, искать себя и так обретать счастье, то в советской традиции цель иная. Сознательное служение людям, революционная борьба за переустройство общества, за «лучшее будущее для всего человечества» наполняют жизнь человека смыслом, приносят ему ощущение счастья. Недаром же Маркс в ответ на вопрос дочери «В чем счастье?» ответил: «В борьбе» – то есть, в активной преобразовательной деятельности.
Рядом с этим «отложенным» счастьем, счастьем будущего, во имя которого приносилась жертва в настоящем, в советскую эпоху существовало простое счастье «внутри». Например, в главе Елены Богдановой, посвященной исследованиям «Великой стройки коммунизма», строители БАМа называют годы работы в Сибири «самым счастливым временем» жизни. Вместе с ожиданием будущего счастья (коммунизма) участники стройки фактически переживали свой собственный опыт коммунистической счастливой жизни –
БАМовские поселки были сообществами единомышленников, где все делается коллективно и сообща. Ощущение «внутреннего», личного счастья (счастья от того, что государство хоть в чем-то не трогает тебя) доставлял строителям и созидательный труд.
Советское счастье часто было выражено через дар. Например, подарок Сталину в благодарность за «счастливое детство». Счастье в детстве – это не обязательно счастливое детство конкретных детей в 30-е годы, потому что жизнь была тяжелая. Но это скорее ожидание счастья, надежда на него: будет социализм, будет лучше. Описание или представление того, что будет, также было даром. Поэтому тема счастья и тема дара очень связаны.
Сегодняшняя топография счастья – это места, куда ездят фотографироваться или куда едут отдыхать в путешествие. Это география путешествий, освоение новых территорий для отдыха – счастье в открытости мира. Вот это примеры топографического прочтения счастья. И в этом контексте оказывается, что топография счастья как бы наложена на географическую карту пригорода, города, мира...

– Мы говорили сейчас об ареале культуры, которая сформирована все-таки Просвещением. Какие интересные «варианты» счастья за пределами этого круга исследуются в сборнике?
– Эта книга как раз про то, что обыватели понимают под разного рода счастьями. Взять, к примеру, статью об эстетике счастливого конца в индийском кино (глава Райчел Дуаер). На самом деле «хэппи-эндов», как понимаем их мы, в индийском кино не так много. Герой погибает, брат предает брата, соединение влюбленных невозможно… Однако в индийской кинотрадиции интересным образом даже несчастливый конец подразумевает счастливое завершение интриги или конфликта. Это счастливое завершение предстает как возможность, которую должны додумать сами зрители. Топография счастья – не на экране, а в кинозале. Человек смотрит кино и домысливает: «конечно, они не обрели счастье, потому что сделали столько ошибок, и это даже справедливо для них, но я-то точно знаю теперь, как нужно было поступать для достижения счастливого конца». Счастливый конец в индийском кино – это то, что происходит в голове у зрителя.
Еще один интересный пример – индонезийские свадебные фотоальбомы, исследованные британским антроплогом Ником Лонгом: там вы не найдете счастливых (в нашем понимании – улыбающихся) лиц. Категории, созданные на Западе, обрели жизнь в других этнографических контекстах, но эта жизнь может быть иной, чем привыкли мы. На свадебной фотографии в Индонезии не принято улыбаться, все очень серьезны, потому что на самом деле это страдание: обряд диктует невесте и жениху переодевания во множество разных костюмов, и с каждой новой партией гостей молодожены меняют платье. Это очень тяжело, поэтому люди не улыбаются. Но все равно эти фотографии выражают некое счастье, в соответствии с западной традицией, в которой день свадьбы – самый счастливый день в жизни.

– А как же счастье как отказ от всего мирского, как стремление к простоте, о которой говорил Руссо?
– Понимание счастья в разных эпохах различалось: это своеобразный маятник, который от счастья потребления несется к счастью простоты. В эпоху кризиса, такого, к примеру, который мы переживаем сейчас, во время экономического упадка у европейского человека срабатывает «багаж» эпохи Просвещения и появляется отрицание потребительского счастья. Мы вдруг вспоминаем, что счастье – в простоте. В природе, в красоте, в простых человеческих радостях.
Другая плоскость для этого маятника – полюсы религиозность-светскость. Многие исследователи называют современность постсекулярным временем, когда все больше люди ищут аутентичности и истинного существования в сфере религии. И речь не только о православии: в этом смысле христианству очень далеко до растущей роли религии на Ближнем Востоке.
Но, так или иначе, важно то, что счастье всегда связывается с понятием мимолетности, оно преходяще. Сейчас нам кажется, что счастье в поездках: если я съезжу туда – это будет счастье. А потом нам кажется, что счастье – в простоте, и мне не нужны никакие путешествия и гаджеты. А потом вдруг я пойму, что счастье в том, чтобы обрести Бога. Каждое из этих состояний временно, и феномен счастья меняется вместе с человеком.

яна пчелинцева